Проблема политических репрессий в отношении немецкого населения в СССР. часть 1.

По меткому выражению Л.В.Малиновского, “репрессированные народы выпали из истории”1. Темой политических репрессий против российских немцев исследователи занялись только в горбачевскую эпоху гласности. И здесь предстояло стирание так называемых “белых пятен”.
В условиях демократизации общества, на фоне глубоких изменений в самой исторической науке (отхода от устаревших стереотипов, выработки новых подходов и оценок), рассекречивания отдельных архивных фондов, открытия доступа к ним исследователей прежде запретная тема стала объектом пристального внимания ученых.
Перед исследователями стояла сложная задача реконструкции событий, их анализа и оценок, теоретических выводов и обобщений. Была проделана немалая работа по восстановлению объективной картины политических репрессий в отношении советских немцев c конца 1920-х до середины 1950-х гг. Определились основные направления в процессе исследования.
Вероятно, можно условно выделить два этапа. Первый – это конец 1980–начало 1990-х гг., наиболее эмоциональный, когда была поднята завеса многолетнего молчания над трагическими событиями, связанными с депортацией немцев и народов СССР. Хлынул поток многочисленных выступлений в периодической печати и научно-публицистических статей в исторических и других журналах2.
Первой обратилась к трагедии немецкого народа публицистика, она “будила” общество, способствовала подъему национального самосознания. Несмотря на допускаемые в ряде статей неточности, на порой малообоснованные выводы, публицистика толкала ученых на исследовательский поиск.
Этому процессу способствовали организованные в апреле 1987 г. в Московском филиале Географического общества СССР, в июле 1989 г. – в ИМЛ “круглые столы” по теме принудительных миграций, где говорилось о депортации советских народов. В русле общей дискуссии по вопросам национальной политики в СССР началось открытое обсуждение темы российских немцев. В мае 1988 г. в Алма-Ате на Республиканской научно-практической конференции по проблемам межнациональных отношений прозвучали страстные выступления (Г.Бельгера, Э.Айриха), осудившие преступления сталинского режима против советских немцев. В следующем году в Алма-Ате состоялась Республиканская конференция на тему: “Немцы в братской семье советских народов”. В докладах М.Козыбаева, Э.Айриха были представлены конкретные сведения о депортации немцев в Казахстан, трудармии, спецпоселениях. М.Хассанаев сделал один из первых обзоров архивных материалов о немцах за 1941–1955 гг.3
В ноябре 1989 г. по инициативе ИМЛ, АН СССР и др. в Москве прошла конференция “Советские немцы: история и современность”. В предисловии к опубликованным материалам отмечалось, что “это – первая в истории нашей страны научная конференция, посвященная советским немцам”. Требуется уточнение – первая всесоюзная конференция (с учетом названной выше республиканской).
Среди многочисленных докладов по вопросам восстановления национальной государственности немцев (Н.Никитин, К.Видмайер, Р.Корн и др.), участия немцев в защите Отечества (В.Дайнес, И.Кроневальд и др.) отчетливо прозвучала тема депортации немцев и ее последствий (А.Дитц, Э.Айрих, П.Агарышев, Н.Бибарсова, М.Лайгер)4.
Заметно расширялось изучение источниковедческой базы; в печати начали появляться подборки рассекреченных документов, исторически аргументированных публикаций. Тут можно выделить цикл статей В.Земскова, написанных на основе архивных документов отдела спецпоселений НКВД–МВД СССР в фондах Государственного архива Российской Федерации (ГАРФ). Земсков приводит богатый статистический материал, в частности, он определяет цифру годового контингента немцев – узников ГУЛАГа с 1939 по 1947 г.; рассматривает юридическое и фактическое положение спецпоселенцев, географию спецпоселений5. Однако судьба немцев не стала для Земскова отдельным предметом исследования.
В рамках общей тематики ГУЛАГа Земсков и некоторые другие исследователи попытались определить численность отдельных “спецконтингентов”, пользуясь материалами всесоюзных переписей6.
Заявкой на обстоятельное изучение истории депортаций народов СССР стали статьи Н.Бугая. Однако они базировались на впервые публикуемых, ранее засекреченных документах, в частности, на материалах “особой папки Сталина”. Бугаем также публиковались отдельные подборки архивных материалов, сопровождавшиеся научными комментариями7. Тем самым освещение проблемы депортации советских немцев и ее последствий приобретало качественно новый уровень. Исследование темы продолжили А.Кичихин, Н.Вашкау, К.Исаков, И.Шлейхер и другие8.
Начатая исследователями работа по формированию широкодоступной документальной базы дала результаты. Были опубликованы сборники документов, в частности по истории политических репрессий и реабилитации немецких граждан. Достаточно назвать “Историю российских немцев в документах”, сборник “И.Сталин – Л.Берия: йИх надо депортировать...к”, подборку документов ГАРФ, ч.2 “Депортация немцев (сентябрь 1941–февраль 1942)”. Были широко представлены документы партийных, государственных, правоохранительных органов; материалы по переселению немцев, хроника событий на местах. Появляются и первые научные источниковедческие обзоры9. Исследования, как правило, дополняются солидными приложениями в виде подборок документов. Возникает жанр хроникально-документального повествования, например, “История Республики немцев Поволжья в событиях, фактах, документах”10.
Особое место в историографии занимают публикации мемуаров, свидетельств, воспоминаний, писем очевидцев. Это ныне переизданная, дополненная книга Г.Вольтера; это Коллективная исповедь в письмах; это Книга памяти жертв политических репрессий – научно-публицистическое издание, включающее наряду с документами мемуары и списки узников лагерей; это документальные повествования В.Гергерта, В.Фукса и др.11 Свидетельства репрессированных трудно переоценить, даже если относиться к этому источнику с известной долей осторожности. Во-первых, они во многих случаях дополняют документы. Во-вторых, они разоблачают миф о том, что тотальное выселение немцев в глубь страны было необходимой превентивной мерой, показывают беспочвенность обвинений, выдвигаемых против целого народа.
На наш взгляд, стимулами к столь активному изучению данной проблематики, наряду с пробудившимся интересом к собственной истории, с частично открывшимся доступом в архивы, явились также следующие факторы:
1. Подъем общественно-политического движения немцев, создание общества “Видергебурт”, публикация материалов о его текущей деятельности, проведение международной конференции “Будущее российских немцев” (в октябре 1994 г.); создание Конфедерации репрессированных народов РФ, ее координационно-публикаторская деятельность и т.д.;
2. Принятие законодательных и нормативных актов по дальнейшей реабилитации репрессированных народов СССР и жертв политических репрессий;
3. Налаживание координации научного поиска, расширение самой возможности публикации результатов исследований, обмен мнениями. Заметную роль в этом сыграло проведение с 1993 г. ежегодных научных конференций – как региональных, так и международных – по проблемам истории и культуры российских немцев, где были представлены и отдельные фрагменты из истории политических репрессий в СССР (Москва, Анапа, Саратов, Элиста, Оренбург, Нижний Тагил, Екатеринбург, Омск, Архангельск). Наконец, это создание в 1995 г. Международной ассоциации исследователей по истории и культуре российских немцев.
Заметным явлением в научном освещении проблемы стало появление к середине 1990-х гг. ряда солидных монографических исследований, таких, как история немецкой автономии на Волге (А.Герман), история немцев в Западной Сибири (В.Бруль), судьбы немецкой деревни в Сибири в эпоху “большого террора” (Л.Белковец)12. В них освещается история конфронтации немцев с коммунистическим режимом, раскрываются причины, характер, формы и региональная специфика политических репрессий с конца 1920-х гг.: будь то подавление волны эмиграции, проведение хлебозаготовок или “раскулачивание”, лишение избирательных прав или закрытие кирх, преследование “оппозиционеров” в партийных и государственных органах или “членов” вымышленных “шпионско-диверсионных центров и организаций” – вплоть до ликвидации немецких национальных районов, локальных и тотальной депортаций.
Определилось и такое направление в историографии, как “история повседневности”, когда в научный обиход вводятся конкретное описание событий, масса исторических материалов из местных архивов, наряду с воспоминаниями очевидцев.
Появляются научно-популярные очерки, затрагивающие тему репрессий, и, в частности, первое учебное пособие по истории российских немцев; публикуется история отдельных сел13, и тем самым создается основа для более глубокого осмысления данной проблематики.
Примером добротного критического анализа новой документальной базы стала работа А.Германа по истории АССР немцев Поволжья, переросшая в докторскую диссертацию. Поднявшись над фактологией, автор уходит от традиционной интерпретации, раскрывает сущность и особенности национальной политики большевиков в 1930-е гг., правовой беспредел в процессе ликвидации Автономной республики и тотальной депортации ее немецкого населения. “Эти два политических акта, совершенных сталинским режимом, лишь показывают истинную цену большевистским рассуждениям о йправах нацийк” – таков вывод автора14.
Итак, очевидная с начала 1990-х гг. потребность в научном обеспечении проблемы, наряду с созданием документальной базы, смогла реализоваться довольно быстро. Трудно провести четкий водораздел между этапами становления историографии. Идея взять за точку отсчета дату образования РФ кажется нам несостоятельной. Поэтому, говоря весьма условно о втором этапе, следует отметить, что это скорее качественно новый этап, характеризующийся высоким научным уровнем публикаций, успешной защитой целого ряда диссертаций, налаживанием международных контактов и информационных связей ученых (с выпуском Международным союзом немецкой культуры с 1995 г. в Москве “Научно-информационного бюллетеня” – российско-германский проект). Налицо достижение того уровня, когда твердо можно заявить о создании новой ветви в российской историографии.
Если в начале шло накопление богатого эмпирического материала, захватывала новизна, открытие первоисточников, то последующие публикации отличаются более объективным и взвешенным тоном изложения, широтой охвата материала, стремлением к обобщениям и выводам, уточнением статистики, хронологии событий, дат, терминологии и т.п. Правда, многие исследования носят региональный характер.
К приоритетным направлениям исследований относится выявление сути и характера государственной репрессивной политики как части национальной политики, ее идеологическое обеспечение и практика. Анализируются причины, ход и формы репрессивных акций, функции репрессий и их исторические этапы. Очевидно, что основным фактором, определявшим механизм репрессий, их направленность, методы, масштабы и т.д., являлся тоталитарный режим. Учитывается в работах и роль внешнего фактора, в частности при оценке причин депортаций, – обострение международной обстановки (война в Европе с 1939 г.).
В вопрос о периодизации и характере репрессий вносятся некоторые уточнения, с учетом региональной специфики. Так, О.Гербер считает, что “раскулачивание” немецкой деревни в Западной Сибири хронологически сдвигается в конец 1934–начало 1935 г. “Чистки” “чуждых кулацких элементов” и “довыявления” таковых определяются ею, как “этническая чистка” и начало поисков “пятой колонны” в лице немцев. К выводу о том, что в 1934–1938 гг. в немецких деревнях Сибири и Алтайского края шла этническая чистка, приходят независимо друг от друга Л.Белковец и В.Бруль15. Вызывает интерес публикация Ф.Ишбулаева, основанная на документах о судьбах репрессированных немцев Оренбуржья, однако, к сожалению, фактология вытесняет научный анализ приведенных архивных данных Информационного центра Управления внутренних дел области16. В целом же необходимо уточнение численности и списков жертв репрессий (иногда приводимых в конце публикаций), пик которых падает на 1937–1938 гг., и создание банка данных. Пока в этом направлении работа ведется только в Нижнем Тагиле17.
Тема “раскулачивания” и репрессий 1930-х гг. против немцев сравнительно глубоко изучена по регионам, однако нет пока обобщающей работы, слабо изучены ареалы поселения спецвыселенцев, их положение. Только из АССР немцев Поволжья, по данным А.Германа, в 1930–1931 гг. было выселено 24 202 немца-"кулака" (разорено 3,7% общего числа хозяйств)18. Еще предстоит изучить, каковы были судьбы этих немцев, разбросанных по всей стране.
Как отдельное направление в исследованиях следует выделить рассмотрение в общем контексте антирелигиозной кампании в стране и репрессивной политики в отношении немцев вопроса о поэтапном наступлении на их духовную религиозную жизнь путем атеистической пропаганды, изъятия ценностей и закрытия церквей, преследований священнослужителей. Положение немцев-лютеран подробно рассмотрено в кандидатских диссертациях О.Курило и О.Лиценбергер, в ряде других работ. Особо следует отметить сборник документов и материалов из 13 архивов страны, отражающих историю отношений советской власти и лютеранской церкви в 1918–1950-е гг.19 Унифицированная государственная политика по отношению к кирхе, религиозным верованиям немецкого населения Сибири в 1920–1930-е гг. отражена в статьях М.Колоткина, Н.Неживых, И.Эйгорна, Д.Савина20. Но мало внимания пока уделено в этом плане немцам других конфессий, меннонитам например.
Ряд авторов: А.Герман, Л.Белковец, А.Савин, В.Чеботарева исследовали вопрос борьбы с религией и последствиями этого для национального образования. Запрет преподавания закона Божьего вел к разрушению вековой традиции, к ликвидации конфессиональных и региональных особенностей немецкой национальной школы. Свою роль сыграли массовые чистки и репрессии против учителей. Исследователи подчеркивали роль партийных и государственных органов в закрытии национальных школ в 1938 г.
Особенно подробно судьба немецкой национальной школы в годы советской власти в Сибири рассмотрена в диссертации И.Черказьяновой21.
В сложном вопросе о характере дискриминационной политики в отношении советских немцев, о причинах репрессий в 1930–1940-е гг. по-разному расставляются акценты. Какова направленность акций – по классовому, религиозному или национальному признаку? Ведь вместе с “раскулачиванием” шло разрушение немецкой религиозной общины и национальной школы, а такие официальные установки ЦК ВКП(б), как, например, постановление от 5 ноября 1934 г., нацеливали на ужесточение мер, применяемых сначала к “активным контрреволюционно и антисоветски настроенным элементам”, “кулацким националистам”, позже – “пособникам” и “агентам германского фашизма” среди немецкого населения. В начале 1990-х гг. в публикациях отстаивалась “особая линия” в отношении советских немцев. Так, по мнению В.Бруля, политика в отношении немцев “была предопределена самим фактом их существования... Да, все народы в СССР преследовались по религиозному и классовому признаку. Но российских немцев притесняли еще и по национальному принципу”22.
В этом плане интересны выводы П.Поляна, сделанные в докторской диссертации: “Вопреки декларациям, в СССР наблюдалась поразительная эволюция от классового к этническому критерию репрессий: государство с неустанно проповедуемым интернационализмом и классовым подходом на практике тяготеет к сугубо националистическим целям и методам”23. Существует и такая точка зрения, изложенная в диссертации И.Алферовой: репрессии, обрушившиеся с середины 1930-х гг., “в равной степени затронули все регионы и национальности страны. Репрессивная политика имела под собой не националистические, а, прежде всего, идеологические и политические основания”. Показав всеохватность и масштабность этих акций, автор утверждает: “Неправильно было бы видеть в депортациях проявление шовинизма, направленного против каких-то отдельных народов”. При этом отмечается, что значительную роль в ужесточении внутреннего режима сыграла “сложная международная обстановка”24.
П.Полян определяет депортации (насильственные миграции) как одну из специфических форм политических репрессий. Раскрывая их особенности (административный, т. е. внесудебный характер, списочность, масштабность и др.), давая подробную классификацию, выделяя тотальные депортации в годы войны – превентивные или по принципу “возмездия”, – он характеризует превентивное переселение советских немцев “как самый массовый прецедент” (с учетом демобилизованных из армии – более 1 млн человек)25. Определенную новизну исследованию П.Поляна придает рассмотрение внутренних депортаций в совокупности с внешними. Он исследует депортации советским режимом не только своих, но и “чужих” граждан, ввоз их в СССР с целью использования их труда.
К середине 1990-х гг., когда складывается историография по истории депортаций других народов, относятся и первые попытки сравнительных характеристик, более комплексного рассмотрения столь сложной проблемы, обобщения исторического опыта по регионам. Внимания заслуживает книга Н.Бугая, представившего на базе секретных архивных материалов ход депортаций разных национальных групп, этносов и документальную основу их реабилитации. Их изучение и сопоставление позволило автору констатировать, что депортациям в СССР с 1930-х до начала 1950-х гг. подверглись более 40 групп населения и полностью 15 народов26.
Тема депортации немцев из европейской части СССР подробно освещена в монографиях А.Германа, Н.Бугая, В.Бруля, раскрывших механизм подготовки и осуществления этой чудовищной акции, ее идеологическую подоплеку. Этой же теме посвящен ряд выступлений на научных конференциях (В.Ауман, А.Герман, Ф.Надь, Т.Чебыкина и др.)27. В последние годы заметно расширены научные представления о поэтапном ходе депортации немцев с территории Северного Кавказа в Казахстан. Это диссертационные исследования А.Хунагова, А.Гонова (1998 г.), работы Т.Плохотнюк, В.Котова28. Однако практически не затронут вопрос эвакуации свыше 50 тыс. немцев из Крыма на Ставрополье (и 3 тыс. – в Ростовскую область) и уже оттуда – в глубь страны.
В свете имеющихся публикаций трудно согласиться с выводом А.Шадта, что депортация немцев в годы войны “до сих пор является малоизученной проблемой”. Процесс депортации имеет два аспекта: насильственное выселение и вселение. Второй аспект действительно изучен слабее. А.Шадт, В.Бруль пытаются определить ареалы расселения, рассматривают условия приема спецпереселенцев в Западной Сибири, их правовой и социальный статус, принудительную внутреннюю миграцию и т.д.29 К сожалению, развитие этой темы объективно затруднено на сегодня тем, что россиянам менее доступны архивы Казахстана.
В статьях В.Бруля, Л.Белковец нашли отражение события повторной депортации немцев из Сибири на работы в районы Крайнего Севера: в 1942 г. – из Новосибирской области в Нарым, на Таймыр, из Омской области, Красноярского края в Ямало-Ненецкий, Ханты-Мансийский округа30. Заметное внимание исследователей привлек вопрос трудоиспользования немцев, включая послевоенное время, в частности, мобилизация их с января 1942 г. (с конца 1941 г. и демобилизованных из армии) на принудительные работы в ведение НКВД и других наркоматов в трудармию. Это позволило глубже осветить и социально-экономические аспекты проблемы депортаций. В изучении этого исторического феномена сделан существенный прорыв: от тезисов и статей фрагментарного характера к более подробным исследованиям: “трудармейцы” на предприятиях Урала, в угольной промышленности Кузбасса, в Сибири и Оренбуржье (Н.Вашкау, Е.Казаков, Н.Бугай, Е.Чупина, А.Федорова и др.)31. Статьи А.Суслова, В.Кириллова, Н.Климовой, Н.Морозова глубоко раскрывают положение спецконтингента “мобилизованные немцы” в отдельных лагерях Уральского региона и Республики Коми; интересны работы источниковедческого плана (О.Гербер, П.Ремпель, Р.Бикматов, К.Заболотская и др.)32. Появились глубокие комплексные диссертационные исследования. Так, А.Курочкин впервые попытался дать научное определение “трудармии” как рабочих формирований, сочетавших в себе элементы военной организации, производственной сферы и лагерного режима содержания; четко выделил хронологические рамки и рассмотрел четыре этапа в истории ее существования; организацию и места размещения, режим содержания и условия жизни трудармейцев. Выявив “отсутствие острой необходимости в жестко-принудительном использовании их труда” (немцы составляли 11% трудового контингента НКВД и других наркоматов), автор делает вывод о “неадекватной перестраховке” режима в стремлении избежать нежелательных эксцессов при взрывоопасной ситуации в местах скопления тысяч переселенцев (развивая тезис, выдвинутый А.Германом)33. На большом фактическом и документальном материале, под углом зрения комплектования трудармии из представителей “провинившихся” народов, эти же вопросы: характер трудовой деятельности, социально-психологический и политический портрет немца-трудармейца, вклад его в общую Победу – впервые комплексно раскрываются в монографии А.Германа и А.Курочкина34.
Бесспорно заслуживает внимания исследователей еще один недавно вышедший сборник – систематизированная подборка документов по проблематике депортаций: принудительных мобилизаций немецкого населения в 1940-е гг. в рабочие колонны и батальоны; регламентации условий работы и проживания на трудовом фронте: Урале, Сибири и Дальнем Востоке, Казахстане и Средней Азии; а также освобождения от трудовой повинности35.
В региональном срезе тему трудмобилизованных НКВД и спецпоселенцев на Урале – на основе материалов центральных и местных архивов – рассматривает в кандидатской диссертации Г.Маламуд. По его данным, на 1 января 1944 г. по Уральскому региону наибольшее количество немцев в лагерях НКВД размещалось на территории Молотовской, Свердловской и Челябинской областей – около 120 тыс. человек – 30% от численности по СССР36.
При изучении сложной проблемы депортаций советских немцев затрагивается вопрос об их частичных переселениях в довоенное время (“зачистка территорий”), просматривается аспект отношения оккупационных властей к этническим немцам, например, на Северном Кавказе – в кандидатской диссертации З.Бочкаревой, а также в работах Т.Плохотнюк и А.Хунагова37. А.Хунагов выделяет повторную волну депортации с Кавказских Минеральных Вод “фольксдойчей”, обвиненных в пособничестве врагу.
Ссылка: http://www.memo.ru/history/nem/Chapter7.htm